— Не былъ, не былъ, ваше сіятельство.
— И никто другой не-билъ?
— Да кому-же быть-то, ваше сіятельство.
— Ты можетъ быть спала и не слышала звонка? На грѣхъ и я-то задремала.
— Нѣтъ, нѣтъ. Точно, что я прикурнула, но сонъ у меня чуткій. Я все слышу.
— И шоколадъ еще не варила?
— Да для кого-же варить-то, ваше сіятельство?
— Вари, вари… Все равно вари.
Прошло еще съ часъ. Княгиня занималась съ попкой, потомъ покормила морскихъ свинокъ, сидѣвшихъ въ ящикѣ, которыхъ она, очень любила. Еликанида доложила, что шоколадъ готовъ.
— Ты отставь его, Еликанидушка, но держи, чтобы онъ не простылъ. Можетъ быть кто-нибудь подъѣдетъ, — сказала княгиня.
— Кому теперь подъѣхать! Теперь ужъ никто не подъѣдетъ. А мы вотъ что… Вы снимите съ себя бѣлое-то платье, да и садитесь за столъ. Кушать пора. Я вамъ обѣдать подамъ.
— Какой-же обѣдъ, если я гостей жду!
— Да никто ужъ теперь не пріѣдетъ. Пятый часъ. А вы, ваше сіятельство, шутка-ли это, съ утра ничего не кушали, кромѣ просвирки. Пойдемте, княгинюшка, я васъ раздѣну.
— Нѣтъ, нѣтъ. Я подожду. Если не генералъ, то Ольховская старушка должна пріѣхать! Я у ней была въ Катерининъ день, — упрямилась княгиня.
Пробило пять часовъ.
— Кушайте, ваше сіятельство, — снова предложила ей Еликанида. — У насъ сегодня супъ куриный и манная кашка отъ вчерашняго осталась. А потомъ шоколадомъ чашечкой запьете. Шоколадъ-то ужъ перепрѣлъ, поди, совсѣмъ.
Княгиня больше не упрямилась.
— Ну, накрывай на столъ, — сказала она и въ голосѣ ея слышались слезы. — Но все-таки, я думаю…
Она хотѣла что-то прибавить и не могла, Еликанида накрыла ей на столъ и поставила приборъ и миску съ супомъ.
— Садись вмѣстѣ со мной, — сказала ей княгиня. — Сегодня я именинница.
— Зачѣмъ-же я съ вами-то сяду? Я послѣ васъ могу…
— Садись… Раздался звонокъ.
— Ну, вотъ и генералъ Аглашовъ! — оживилась княгиня. — Не говорила-ли я тебѣ!..
Еликанида пошла отворять дверь и вернулась съ телеграммой.
— Телеграмма, — сказала она. — Очки подать вамъ?
— Давай…
Поданы очки. Княгиня раскрыла телеграмму, надѣла очки.
— Отъ Ольховской… Поздравляетъ… — проговорила она.
— Вотъ перышко. Распишитесь… — совала ей Еликанида перо, обмокнутое въ чернила. — Распишитесь, что телеграмму-то получили.
— Хорошо, хорошо… Дай разсыльному пятіалтынный… — бормотала княгиня, расписавшись. — Но удивительно, что генералъ…
Въ голосѣ ея дрожали слезы.
Княгиня взяла ложку, зачерпнула супу, хотѣла ѣсть и не могла.
Она расплакалась.
— Никто, никто… Рѣшительно никто… — шептала она, плача.
1908