Именинница - Страница 2

— Не очень, говорю, транжирьте деньги, матушка, а то намъ завтра и на провизію не останется. Да… Придется канделябры бронзовые продавать.

— Ну ты меня не учи, а дѣлай! — строго сказала княгиня. — Не могу-же я своихъ гостей по-мужицки принимать. Да для бисквитъ-то достать изъ шкафа серебряную вазочку…

— Экъ, хватились, ваше сіятельство! Продана ужъ давно, — отвѣчала Еликанида.

— Когда? — удивилась опять княгиня.

— Да по веснѣ тутъ какъ-то продали. Сами-же вы и приказали продать.

— Не помню…

Голова княгини затряслась еще больше.

— Изъ-за чего-же я и говорю, что не транжирьте, — продолжала Еликанида. — Вѣдь вещей-то все меньше и меньше становится. Шутка-ли, сколько продали! Холодильникъ продали, вазочку серебряную продали…

— Уходи, уходи… Пусть дворникъ сходить и купитъ, что я приказывала, — махнула рукой княгиня.

Еликанида удалилась

II

Княгиня Любовь Никитишна Ядринская сидѣла около маленькаго самовара и пила чай съ просфорой. Вѣрная ея «Личарда», какъ княгиня называла иногда свою Еликаниду, суетилась около стола, выкладывая на красивую фарфоровую тарелку съ изящнымъ рисункомъ букета розъ принесенныя дворникомъ груши изъ бумажнаго тюрюка. На столѣ стояла маленькая бутылка мадеры и три граненыя рюмки на маленькомъ серебряномъ подносѣ, въ хрустальной вазочкѣ лежали бисквиты, положенные въ клѣтку. Старушка княгиня смотрѣла на приготовленія Еликаниды и шамкала беззубымъ ртомъ:

— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…

— Да вѣдь всѣ ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утѣшеніе Еликанида.

— Нѣтъ, есть и живые, но забыта я, совсѣмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ краѣ, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бѣдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.

Въ голосѣ княгини слышалась горесть.

— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она. — А вѣдь когда-то, помнишь?

— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.

— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана? — спросила княгиня.

— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это бѣлое платьице и надѣть вашъ любимый капотикъ. Въ капотикѣ-то много спокойнѣе будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.

— Оставь… Вѣдь я готовлюсь къ пріему.

— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы платьѣ. Очки у него синія.

— Брось, Еликанида…

— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мѣсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?

— Нѣтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бѣломъ и останусь.

Еликанида покачала головой.

— Годъ отъ году вы все капризнѣе, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.

— А ты все навязчивѣе и навязчивѣе. Ступай, вари шоколадъ-то.

— Да вѣдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.

— Кто пришелъ? — раздался возгласъ.

Княгиня вздрогнула и обернулась.

— Ахъ, милый попочка! — проговорила она. — Его-то мы и забыли! На, милый, сахарку…

Княгиня поднялась изъ-за стола и направилась къ мѣдной клѣткѣ, гдѣ сидѣлъ большой зеленый попугай.

— Чистила-ли ты, Еликанида, у него сегодня въ клѣткѣ? — спросила она.

— Еще-бы не чистить! Само-собой чистила. Что это вамъ вздумалось спрашивать? — обидчиво проговорила Еликанида. — Неужели я забуду!

Въ кухнѣ звонокъ. Княгиня встрепенулась и сказала:

— Иди, иди… Отворяй скорѣй. Это должно быть генералъ… Да припри дверь-то сюда изъ кухни и потомъ доложи мнѣ.

Княгиня отошла отъ клѣтки и усѣлась къ столу, поправивъ рукой на лбу рѣдкіе сѣдые волосы. Еликанида удалилась, но черезъ нѣсколько времени вернулась:

— Никаноръ пришелъ васъ съ ангеломъ поздравить, — проговорила она.

— Какой такой Никаноръ? — спросила княгиня.

— А бывшій выѣздной вашъ лакей.

— Ахъ, да, да… Помню… помню… Ну, впусти его… Пусть поздравитъ.

Вошелъ старикъ съ сѣдыми бакенбардами, лысый, высокій, въ сѣромъ сюртукѣ и, поклонясь княгинѣ, произнесъ:

— Честь имѣю съ ангеломъ поздравить васъ, ваше сіятельство, и пожелать вамъ всего хорошаго.

— Спасибо, спасибо, Никаноръ, — отвѣчала княгиня. — Ты гдѣ теперь служишь, Никаноръ?

— Да нигдѣ, матушка, ваше сіятельство, нигдѣ. Старъ сталъ, да и рана на ногѣ… Опять-же видѣть сталъ плохо, такъ дочка къ себѣ взяла жить. Дочка у меня портниха.

— Что? говори громче. Не слышу, — пробормотала княгиня.

— Дочка у меня портниха, замужемъ за слесаремъ на желѣзной дорогѣ, такъ вотъ…

— Ты громче говори. Я плохо слышу.

— Чего-съ? Что изволите? Я, ваше сіятельство, на ухо-то тугъ, такъ вы извините…

— Ничего не слышу. Ну, да Богъ съ тобой. Сутпай. Спасибо тебѣ, что не забылъ, Еликанида! Дай ему рубль! — крикнула княгиня.

Никаноръ откланялся.

Прошло болѣе часа. Княгиня по прежнему сидѣла въ креслѣ у стола, но спала и клевала носомъ. На дворѣ раздался крикъ какого-то разносчика. Княгиня очнулась и повела рукой по глазамъ.

— Еликанида! Ты гдѣ? — крикнула она.

— Здѣсь, здѣсь, матушка-княгинюшка, — послышался голосъ изъ кухни.

— Который часъ?

— Третій часъ, матушка, ваше сіятельство, сорокъ минутъ третьяго, да часы наши отставши.

— Генералъ не былъ?